Редберн: его первое плавание - Герман Мелвилл

«в восемнадцатую долю листа», в зелёном сафьяновом переплёте, который с самого раннего моего воспоминания был просмотрен и со временем запятнан, углы помечены красным, как небольшие треуголки, и некий неизвестный варвар-гот оставил неизлечимую рану на спине. Снаружи нет никакой надписи, поэтому тому, кто лениво бродит вокруг моих скромных полок, редко взбредёт в голову открыть неизвестную маленькую зелёную книжку. Там она и стоит день за днём, неделя за неделей, год за годом, и никто, кроме меня, не смотрит её. Но я восполняю такое пренебрежение своей большой личной любовью к ней.

Но давайте откроем книгу.

Что это за каракули на форзацах? Кто этот неисправимый ученик учителя чистописания, побывавший здесь? Что это за рисовальщик диких животных и осыпающихся воздушных замков? Ах, нет! Это всё неотъемлемая часть драгоценной книги, которая пришла для того, чтобы стать для меня сокровищем.

Некоторые каракули – мои собственные, и как поэты пишут свои подростковые сонеты, так и я смог написать под этой лошадью: «Написана в возрасте трёх лет», – и под этим автографом: «Выполнено в возрасте восьми лет».

Другие – собственноручная работа моих братьев, сестёр и кузенов, и руки, которые делали некоторые из этих набросков, теперь рассыпались в прах.

Но что за якорь здесь? что за судно? и эта морская частушка Дибдина? Книга, должно быть, попала в руки некоего покрытого дёгтем капитана с носового кубрика. Нет, этот якорь, судно и частушка Дибдина мои: эта рука начертала их как раз в этом самом путешествии в Ливерпуль. Но не так скоро, я не хотел это всё говорить.

Полностью окружены этими карандашными заметками, действительно, полностью окружены несмываемые, хотя и увядшие, следующее записи чернилами, сделанные почерком моего отца:

«УОЛТЕР РЕДБЕРН

Королевский отель «Риддо», Ливерпуль, 20 марта 1808».

Переворачивая этот лист, я наталкивался на некие разные наполовину вычеркнутые карандашные пометки методического характера, несомненно, сделанные моим отцом, должно быть, во время его неоднократных визитов в Ливерпуль. Они полны странного, приглушённого, старого, чисто безумного интереса для меня, и хотя из-за многочисленных стираний это во многом почти перекрёстное прочтение – иначе не разобрать, я всё же должен здесь воспроизвести некоторые из них в случайном порядке:

£ s. d

Путеводитель 3 6

Ужин в «Звезде и Подвязке» 1 0

Поездка в Престон (расстояние 31 миля) 2 6/3

Пособия 4

Наёмный экипаж 4 6

Сезоны Томпсона 5

Библиотека 1

Лодка на реке 6

Портвейн и сигара 4

И на противоположной странице я могу просто расшифровать следующее:

Обед с г-ном Роскоу в понедельник. Позвать г-на Морилла в тот же день.

Оставленная карта полковника Дигби во вторник. Театр в пятницу ночью – Ричард III и новый фарс.

Настоящее письмо от мисс Л. во вторник. Сделать запрос у Сэмпсона & Уилта в пятницу.

Передать мой эскизный проект и получить деньги в Лондоне. Написать домой Принцессе.

Мешок с письмами в Сэмпсоне и Уилте.

Переворачивая следующий лист, я разворачиваю карту, которая располагается посреди Британского герба и в одном углу чётким текстом сообщает, что это «План города Ливерпуля». Но он кажется небольшим планом в выглядящих сжатыми и изогнутыми из-за улиц и доков отметках, беспорядочно рассеянных вдоль берега Мерси, которая течёт вдаль, a само мирное течение состоит из заштрихованных гравюрных линий.

В северо-восточном углу карты находится подобие Сахары желтовато-белого цвета: пустыня, которая всё ещё сохранила отметки моего рвения в стремлении населить её всеми видами неотёсанных монстров из мела. Пространство в Ливерпуле, определяемое этим пятном, теперь, несомненно, полностью застроено.

Идя далее с пером в руке, я обнаруживаю много пунктиров, расходящихся по всем направлениям от ноги Лорд-стрит, где стоят отметки отеля «Риддо», в котором останавливался мой отец.

Эти отметки очерчивают его разнообразные экскурсии по городу, и я следую за линией по улице и переулку, и по широким площадям и проникаю с ними в самые узкие дворы.

По этим заметкам я чувствую, что мой отец забыл про чужую религию в чужой стране, но уделил внимание церкви Святого Иоанна около Хаймаркета и другим местам общественных богослужений. Я вижу, что он посетил отдел новостей на Дьюк-стрит, лицей на Болд-стрит и Королевский театр и сообщал, что готов был выразить своё уважение выдающемуся мистеру Роскоу, историку, поэту и банкиру.

Почтительно сворачивая эту карту, я сдвигаю пластину с Ратушей и наталкиваюсь на титульный лист, середина которого украшена частью пейзажа, изображающего свободно одетую леди в сандалиях, задумчиво сидящую на холодной скале на морском берегу, поддерживающую одной рукой свою голову, а другой показывающую незнакомцу овальный поднос с имеющейся на нём фигурой странной птицы со следующим девизом, протянувшимся вдоль края: «Бог дал нам всё это».

Птица является частью городского герба и является воображаемым образом уже вымершей птицы (пулярки), называемой «Ливером», которая, как говорится, населяла «бассейн6», который, как утверждают антиквары когда-то покрывал добрую часть земли, где стоит теперь Ливерпуль, и из-за этой птицы, и из-за этого бассейна Ливерпуль получил свое имя.

Вдали от задумчивой леди в сандалиях – судно под полными парусами, а на пляже – фигура маленького человека, безуспешно пытающегося разобрать огромную кипу товаров. Горизонтально и поровну этот рисунок разделило следующее полное название, но я боюсь, что печатный станок будет не в состоянии передать его доподлинно:

Картина Ливерпуля,

или Гид для неосведомлённых

и карманный спутник джентльмена

по городу.

Украшенный гравюрами

самых опытных и выдающихся художников.

Ливерпуля.

Напечатан во дворе Свифта

и продаётся Вудвортом и Олдерсоном, Кастл-стрит, 1803.

Краткое и почтительное предисловие, как будто писатель всё время откланивается, сообщает читателю о лестном приёме предыдущих выпусков издания и – цитирую: «свидетельствует уважение, которое в последнее время появилось в различной печати – британской критике, обзорах и седьмом томе красот Англии и Уэльса» – и завершается выражением надежды, что этот новый, пересмотренный и иллюстрированный выпуск «не менее достоин официального уведомления и также не менее достоин объектов, которые ему суждено было проиллюстрировать».

Очень хорошее, щеголеватое, почтительное небольшое предисловие, время и место написания которого торжественно зарегистрировано в конце Хоуп-плейс 1 сентября 1803 года.

Но насколько полнее будет моё удовлетворение, когда я с нежностью задержусь на этом обстоятельном параграфе, если писатель записал точный час дня и место и если мог, то упомянул свой возраст, занятие и имя.

Но всё теперь потеряно, я не знаю, кем он был, и этот почтенный автор должен разделить забытую судьбу всех неизвестных литераторов.

Он, должно быть, обладал самыми великими и самыми высокими идеями, как истинные знаменитости, поскольку презирал идею стать увековеченным отдельной начальной буквой. Если б я мог узнать теперь, кто он, забытый и спящий на некоем кладбище, то купил бы для него надгробный камень и воспроизвёл бы на нём его титульный лист, считая его самой благородной эпитафией.

После предисловия книга открывается выпиской из вводной части, превосходно написанной доктором Эйкеном, братом г-жи Барбо, к открытию Королевского театра в Ливерпуле в 1772:

«Там, где лежит длинная продуваемая равнина и течёт Мерси, отдающая сполна свою дань окружающему океану, несколько рыбаков нашли себе укромное местечко, плодотворный труд был осчастливлен неплохим пристанищем, приучив их к трудностям, терпению, смелости и простоте. Они противостояли волнам ради сомнительной еды, их ветхие хижины расположились вдоль берега, их сети и небольшие лодки оставались их единственным имуществом».

Действительно, повсюду работа изобилует странными поэтическими цитатами и старомодными классическими намёками на «Энеиду» и «Кораблекрушение» Фолкнера.

И анонимный автор, должно быть, был не только учёным и джентльменом, но и бескорыстным джентльменом, обладающим истинным городским патриотизмом, поскольку в его «Обзоре города» было девять плотно напечатанных страниц забытого стихотворения забытого ливерпульского поэта.

Посредством извинения за то, что могло бы показаться навязыванием общественности такого долгого фрагмента, он вежливо и прочувственно презентует его, говоря, что это «стихотворение несколько лет не было востребовано и хоть и было представлено, но мало известно, и следовательно, очень небольшая часть его будет, без